Прошло 14 лет с того времени, как умер мой отец. Назревали перемены -
этакая хрущевская оттепель, но сколь долго она продержится, никто не
знал. И я решился написать письмо в Генеральную Прокуратуру СССР с
запросом о судьбе моего деда, Василия Ивановича Сильвестрова. Примерно
месяца через три мне позвонили и не знакомый мне голос поведал, что
завтра я должен явиться в кабинет № 102.
За короткое время, пока мной не была востановлена логическая цепочка я
чуть не умер от страха, но в указаное время, пройдя длинными
коридорами здания районного КГБ я вошел в кабинет.
Писали ли вы в прокуратуру СССР,спроил следователь.?
Да, ответил я.
Вы должны выехать в город Винницу, в областное отделение КГБ , к
полковнику Жейда. Билет сохраните, это командировка, мы её оплатим.
На следующее утро я выехал в город моего детства Винницу.
Полковник Жейда принял меня доброжелательно, я у него, такой наивный,
наверника, был первый и сказал, что я должен предоставить ему минимум
одного свидетеля, знавшего моего деда.
Остановился я у нашего соседа Павла Борисовича Бильченко, однорукого
адвоката, дочку которого я когда - то платонически любил. В свое время
его отстранили от адвокатской деятельности за то, что он единственую
улику в убийстве - кепку, предложил примерить самому прокурору.
Перед его домом стоял стол для пинг-понга, а чуть пооддаль, между двух
сливовых деревьев, висел гамак, в котором мне в детстве снились
необыкновенные сны. Ветки деревьев, как опахало нежно обдували мое
тело, а деревья бомбили меня ароматными сливами. На углу дома стоял
внушительных размеров ржавый чан, в котором когда-то жила моя черепаха
по кличке Таракуцька:.
Деревья выросли .и я тоже, поэтому, вроде, ничего с тех пор и не изменилось.
Утром я направился к единственной свидетельнице, знавшей моего деда ,
тёте Тоне. Я шёл между покосившихся деревянных заборов за которыми
свисали на дорогу ветви сирени, белой, махровой, фиолетовой, красной и
голубой. Вся улица была наполнена ее ароматом, он дурманил и опьянял
меня.
Дом ее стоял на вершине холма, а внизу простирался необычайно
живописный яр, по которому среди гранитных камней, гладких, как
обсосаные карамельки, протекал ручей с чистейшей ключевой водой.
Тоня поразила меня навсегда, ничего подобного я не мог себе
представить. То, что я увидел, войдя в
дом состоящий из двух комнат – удивило до глубины души. Жилище
одновременно напоминало библиотеку, зверинец, театральные декорации и
доставленную из дворца мебель. Роскошная кровать с великолепной
резьбой стояла рядом с комодом сделанным скорее всего тем-же мастером
- вещи достойные любого музея мирового уровня.
В комоде вместо посуды, разместились книжки в старых переплетах, а
кровать на которой наверняка было зачато несколько королей, герцогов и
гетьманов, была изрядно погрызена собаками, приветствовавшими меня в
большом колличестве. Ещё я успел насчитать четыре||х коз, ввалившихся
в дом вслед за нами. На одной козев верхом восседал чёрный кот.
Интерьер от колличества волос и шерсти покрывшей всю утварь напоминал
морозное утро поздней осени, когда все покрываеться белым густым
инеем.
На третий и последний день моей командировки я явился к полковнику
Жейда вместе с Тоней. Полковник оставил меня ждать в коридоре, а Тоня
несколько растеренная , была приглашена в кабинет.
Уверен, что в эти минуты она думала о судьбе своего отца|.-
прошедшего.по-видемому тот-же путь, что и мой дед. Вскоре был
приглашён и я. Дописав какую-то бумагу и закрыв её в сейф полковник
Жейда оставил меня в пустом кабинете на несколько минут, которые
показались мне целой вечностью.
Какие только мысли не посетили меня, но я сам добровольно выбрал этот
путь и теперь изменить его было уже не возможно. Мною овладел страх.
Явился полковник, держа в руках пожелтевшую от времени папку. Красным
карандашем на ней было написано-расстрелять. Потом он заговорил
простыми словами, коментируя происшедшее для меня.
Мой дедушка был обвинен в пособничестве украинским националистам,- ни
в чем свою вину не признал,- сообщников не назвал и через 13 дней
приговор был приведен в исполнение во внутреннем дворе КГБ города
Винница.
Голова моя раскалывалась,- дед-русский, рожденный в Орловской губернии
- обвинен в украинском национализме - какой абсурд. Но в 37 году во
дворе КГБ был расстрелян не только мой дедушка. Что инкримениловалось
другим, я не знаю, но когда в Винницу пришли фашисты они во дворе КГБ
произвели эксгумацию, и, многие горожане, прийдя туда распознали своих
расстреленных родственников.
Потом пришла Красная армия и всех тех, кто расспознал своих
родственников - отправили в сибирь, за клевету на советскую власть.
Бабушка моя прождала мужа до самой смерти в надежде, что он когда
нибудь вернеться, так, как ей сказали, что он выслан без права
переписки. А ещё у деда при аресте была изята сберигательная книжка на
сумму по тем временам фантастическую, его работы были закупленны с
выставок в Испании и Финляндии.
Когда я уходил, полковник Жейда, как-бы извеняясь сказал, чтоя могу
получить в финчасти суточные за трое суток по 24 коп.за каждую, как
свидетель проходивший по данному делу.
Пришёл я к своему сокурснику, мы пили водку и я рассказывал всё, что
узнал, а потом плакал на его широком плече, тихо чтобы не разбудить
его жену и двоих детей.
Ночью на крыльце, мой сосед, однорукий адвокат, услышал шум и своей
единственной рукой втащил мое почти бездыханное тело в дом.
На следующий день я купил за свои деньги билет на поезд, который
проследует без остановок – Коммунизм, Фашизм, Национализм,- он просто
повезет меня дальше по жизни и я буду выходить из него только на тех
станциях, где меня ждут друзья, или чтобы купить бутылочку пива и
сигарет.
Платон Сильвестров 2001 год